Контрабандисты Тянь-Шаня - Страница 6

Байзак отвернулся.

— Байзак, — сказал Кондратий, — я хочу завтра тебя увидеть. Я хочу твоего совета. Я служу недавно.

Байзак прижал руку к сердцу и закивал головой. Он пробормотал проклятие и повернул коня в толпу. Но сбоку раздался смех. Байзак оглянулся, как тигр. Жена Будая хохотала ему в лицо. Отвернувшись, он тронул коня, а Кондратий побелел от бешенства.

— Зря, зря, — неодобрительно проговорил Саламатин. — И зачем это бабы лезут? Нешто можно женщине на себя гнев такого зверя принимать! — И, покачав головой, он тронул коня за командиром.

Глава III ЗУБЫ ШАКАЛОВ

Заведующий опийной конторой сидел за своим рабочим столом. Среднего роста, крепкий и рассудительный, он словно создан был для работы. Несмотря на большую физическую силу и нелепое имя — Феофан, он напоминал хорошего ребенка, из тех, какие летом бывают на взморье. Круглая голова с загорелым выпуклым лбом и блестящие живые глаза с задорным мальчишеским взглядом совершенно не соответствовали черным, смоляным усам и густому басу. Феофан получал кучу денег, зато и работал так, что приводил в отчаяние сослуживцев. Весной он заключал по четыреста договоров в день с плантаторами опия. Выдавая разрешения на ссуды, успевал обмерять посевы. Его память поражала плантаторов. Обычно, приезжая с гор, они не имели вообще никаких документов. Но каждый, хоть раз обманувший доверие Феофана, не смел показываться ему на глаза. Заведующий конторой, не спеша, с расстановкой смеялся: «Ха… ха… ха…», и извлекал из своей памяти весь проступок со всеми подробностями.

Его маленькая жена, живая, как ртуть, называла его «трус неимоверный»: Феофан панически боялся собак и прятался от них за жену. Но там, где была смерть, трус неимоверный умел смотреть ей прямо в глаза. Когда Феофан решил произвести учет посевов в соседнем районе, он тронулся через Алатау. На вершинах от горной болезни у него хлынула горлом кровь. Проводник оттирал его снегом и недоумевал, зачем ему на* до ехать считать чужие дела. Феофан глотал снег, плевал кровью на камни и, кое-как отдышавшись, приказал вести себя вперед. Дело было осенью, и они чуть не погибли от лавины. Проводник перебросил своего начальника через седло, как тюк, и полдня вез его полумертвого от удушья через ледник. Феофан, добравшись до места, произвел ревизию, загнал под суд взяточников и вернулся долинами, проехав за месяц тысячи две верст.

Безукоризненно честный и прямой, с воловьим упорством в работе, Феофан детально знал промышленность опия. Однако последнюю неделю он все чаще уединялся и с бесконечным терпением перебирал бумаги. Отчетность конторы начала путаться безо всяких видимых причин. Настало время сдачи урожая. Во время сезона служащие работали по пятнадцати часов в сутки. Но никогда не творилось такой чертовщины, которая началась в этом году. Фальшивые сведения сыпались ворохами. Казалось, плантаторы хотели сорвать работу конторы. Ложные цифры о посевах захлестнули канцелярию, как сеть. Весовщикам стали доставлять дрянной, разболтанный опий. Целую неделю Феофан не мог разобраться в том, что происходило. Он встал и посмотрел в окно. Как и вчера, с раннего утра улица была сплошь запружена лошадьми. Унылые, маленькие лошаденки всех мастей были привязаны к коновязям, столбам или просто друг к другу. Необычайная толпа в красных и синих халатах занимала каждое свободное место между лошадьми. Толстые, на вате, с непомерно длинными, отвороченными рукавами халаты делали людей вдвое более толстыми.

Остроконечные шапки, отороченные мехом, ныряли в толпе вниз, потому что уставшие тут же присаживались на корточки, переговариваясь снизу вверх. Белые жесткие шляпы, обшитые черным бархатом, похожие на треугольники, скользили в толпе, кивали, а когда поднимались, из-под них выглядывали потные смеющиеся коричневые лица. Стволы тополей были обглоданы начисто. Голодные и изнуренные лошади обгрызали кору насколько позволяли повода. На целых два метра от земли тополя имели вид телеграфных столбов. Феофан поморщился: «Посохнут деревья», — и пошел по всем комнатам конторы, продираясь сквозь мягкую ватную цветную толпу.

Все эти два дня он, ведя главную работу, успевал глядеть за другими, желая дознаться причины безобразной путаницы. На крыльце была сплошная толпа. В комнате перед барьером сгрудились плантаторы. Острый запах конского пота и сырой дурман опия не давали дышать. За низенькими столами, выбиваясь из сил от табачного дыма, пыли, жары и вони, работали весовщики. Кувшины, банки, тазы, кружки, наполненные вязким коричневым тестом, стояли на барьере и колыхались в целом лесе поднятых рук. Гам стоял такой, что в голове звенело.

Кричащие ватаги одна за другой вторгались в набитую комнату. Над барьером был ряд лиц, как в картин» ной галерее. Они смеялись, кричали и улыбались. Лукавые сверлящие глаза смотрели на весовщиков. При каждой улыбке узкие, косо прорезанные глаза заплывали и исчезали. Весы непрерывно стучали. Когда выкрикивали фамилию, промокшая от пота расписка расплывшимися кляксами падала на стол и заносилась в журнал. Мокрая, потная спина весовщика в чесучевой рубашке выпрямилась. Ошалевший приемщик злобно посмотрел на Феофана и проговорил:

— От этой проклятой жары и морфия наверное кто-нибудь сегодня взбесится.

— Ха… ха… ха… — отвечал Феофан.

И с полчаса он работал на весах с точностью хороших часов. Потом приемщик сконфуженно стал продолжать работу.

— А сколько принято?

— Тридцать пудов, — послышался глухой ответ. — Весь дневной сбор надо принять: за пятьдесят-шестьдесят километров везут. Деньги-то нужны. Не примешь- все к черту — в контрабанду уйдет.